27.02.24 14:18

Василий Сарычев: Миля буркнул, и я понял, что ему не до фени

Интервью с известным спортивным журналистом и писателем в проекте «Old School».

Василия Сарычева так и хочется назвать последним из могикан той спортивной журналистики — свежей, непосредственной, что радовала нас на прессболовских страницах конца прошлого века. Как мы сейчас понимаем, несомненно, лучшего — веселого и взбалмошного — времени, когда номера газеты передавались из рук в руки и складировались дальновидными болельщиками в антресолях.

И они, конечно, легко отыщут потешные Васины отчеты о матчах брестского «Динамо», которому, сдается, доставалось больше других — именно по причине наличия в городе над Бугом столь одаренного журналиста.

Потом Василий вошел во вкус и выдал на страницах «ПБ» блистательный проект «Миг — и судьба», превратившийся затем в книгу. А затем и в еще одну. И еще. Будет ли четвертая? Не уверены: Вася пишет брестские хроники, и они пока переигрывают спорт.

А жаль — его «миги» по-прежнему вне конкуренции. Как чемпионское «Динамо-82» или БАТЭ времен Анатолия Капского.

Никто не забыт и ничто не забыто — нам стало интересно, чем Сарычев живет сейчас. И с каким чувством вспоминает былое…

— Лет пятнадцать тому в интервью ты сказал, что ушел от спортивной журналистики, но в 2019-м свет увидели еще две книги из серии «Миг — и судьба».

— Спорт — это кусок тебя, который сидит внутри, даже если от него откреститься. Почему вообще родился этот проект? Писать надо только то, что интересно самому. Так вышло, что у меня примерно в одно время сошлись две идеи. Рассказать историю Бреста через откровения старожилов — назвал это «В поисках утраченного времени». Ну и вторая — спорт, который владел моей душой, как было едва ли не у каждого советского мальчишки.

— Твой трехтомник о спорте — примерно полторы сотни глав (читай: судеб). Как ты выбирал героев?

— Оно как-то само. Спорт — разный, меня интересовали и звезды, и неудачники. Начал главой об Эдуарде Стрельцове, а закончил трилогию своим детским тренером.

«Он не мог быть эстетом, не знавший отца Эдька Стрельцов, в пятнадцать лет устроившийся на завод слесарем, чтобы иметь в семью кусок хлеба, а еще — право играть со взрослыми мужиками за заводскую команду поселка. Это приниженное для эстетского уха слово было в его мире всеобъемлющим: станция Фрезер, поселок Фрезер, школа, завод, футбольная команда и все остальное — тоже »фрезер«. После побед поселок »гулял«, а футболистам наливали прямо под трибунами... Таким он пришел в большой футбол, мальчишкой в рабочей телогрейке, на такого все и свалилось: слава, девчонки, поездки, деньги. Вдруг выяснилось, что он с семью классами — гений, на него ходили стадионы, под него набивали кок. Ему было всего семнадцать, а его уже знала страна».

(Из главы «Эдуард Стрельцов»)

«Миг — и судьба» шел первым, потом проекты запараллелились. Но без конца тащить два таких воза нельзя, и после выхода спортивной книги я на десяток лет сосредоточился на «Утраченном времени».

А потом в какой-то момент — уже вышло пять или шесть книг — вдруг почувствовал, что запал иссякает. Я тогда застрял на Второй мировой, и бесчисленные собеседники, все эти картинки бытовой жизни оккупированного Бреста меня придавили, нужна была пауза. И я вернулся к спортивным историям. Так появились вторая и третья части «Мига — и судьбы».

— С каким количеством людей тебе пришлось пообщаться в качестве автора брестских хроник?

— Если считать тех, кто вошел в книгу интересной судьбой или хотя бы штришком, абзацем — думаю, тысячи полторы. Кто-то не попал, таких в разы больше. Лет двадцать пять этим занимаюсь, собираю живую историю.

Это что касается целевых разговоров и встреч. Не меньше крупиц намывается случайно: когда ты в процессе, оно само на тебя катит.

— Многие наши коллеги в качестве переключателя выбирают привычный способ расслабления.

— Тут я белая ворона.

— И этот человек пишет книги о спортсменах…

— Как-то вывожу на откровенность другими, безалкогольными способами. Кстати, то, по поводу чего я когда-то комплексовал, придя в журналистику со стороны, мне и помогает — способность смотреть на свои тексты не как журналист, а как читатель.

В спорте я, скорее, наблюдатель, сверяющий свои болельщицкие впечатления с тем, что узнал как журналист.

— О, здесь может быть много разочарований.

— Всяко. Пережить заново то волшебное детское чувство, с каким мы воспринимали кумиров, нам уже не дано, но оно сидит в нас где-то глубоко.

«У меня уже не будет тех восхищенных, ничего не пропускающих глаз, мальчишеского восторга и обожания кумиров. Мне не перелезать через забор стадиона, не дежурить у подтрибунного выхода, не красться к таинственным раздевалкам. Но тот мальчишка живет во мне, и не берусь судить, я написал эту книгу или он...»

(Из книги 2-й «Миг — и судьба. Кумиры»)

— Кто был главным волшебником твоего детства?

— Может быть, Николай Сытик — нападающий брестского «Динамо» конца семидесятых. Коренастый такой бычок, крепко стоявший на ногах, игрок штрафной площади. 1978 год, второй приход Малофеева, а с ним юные Сережа Гоцманов и Валера Мельников — будущие чемпионы СССР. Но тогда они пацанва, а Коля — корифей, любимец публики.

За полкруга забил 14 голов, и Малофеев забрал его с собой в минское «Динамо». Но Сытик там не закрепился. Вернулся в Брест он уже другим, потерявшим цель. Продолжал забивать, но было видно: кураж ушел. Через годик-полтора после какого-то инцидента его отчислили. Я продолжал за ним следить. Николай всплыл на Дальнем Востоке — в благовещенском «Амуре», там тоже пару лет был кумиром.

— У каждого свой шесток?

— У кого-то — лимит присутствия. Это как у тренера — в идеале три года на команду. Собрал, наиграл, на третий год выдаешь результат. А дальше — освежать кардинально состав или уходить самому… Кстати, Николая я потом разыскал. Лет через двадцать пять — затерялись концы, он больше жил в Смоленске. Взял интервью, но пока придержал — для книги о брестском «Динамо», если сподоблюсь. А история с Сытиком имеет и третью часть, которая непосредственно повлияла на мою семью.

— Я весь внимание.

— Прошлым летом сын поступал на программирование в БГУИР. В брестский политех проходил с хорошим запасом, но решил в Минск, где его 364 балла балансировали на грани. Поехали в последний день с таким расчетом, чтобы в случае чего успеть вернуться и подать документы дома.

И вот на полдороги к Минску звонок: «Здравствуйте, вам фамилия Сытик о чем-то говорит? — Конечно — Я его дочь, на пару дней из Германии, прочитала в интернете вашу статью...»

Разворачиваю обратно — захватить для нее книги. Пока то-се — уже 16 часов, а при подаче обнаруживается, что не хватает балла. Обратно в Брест не успеваем. Платное...

Зато я тогда узнал, что у Николая Сытика есть внук, который играет в Германии и в своем детском возрасте подает надежды.

Николай Сытик готовится принять мяч

— Рома Василюк — звезда более позднего периода.

— Мне было за тридцать — смотрел уже не глазами влюбленного мальчишки. Но из меня еще не выветрилось наивное понятие футбольного патриотизма, и когда Рома перешел в мозырскую «Славию», стал восприниматься чужим. Но когда оказался в московском «Спартаке», чувства вернулись: покажи им, Рома!

Потом он пару раз возвращался в Брест, как говорится, на отогрев, наверное, в силу каких-то финансовых причин, с которыми мы, взрослея, начинаем считаться. Но мой Василюк — это тот юный, из конца девяностых, ничем, кроме футбола, не обремененный. Ему ассистировали столь же юные Андрей Разин, Олег Страханович, играли не за деньги — тот блеск в глазах помню до сих пор.

Как выглядели белорусские футболисты, когда им был 21 год

— Не заиграл Рома в «Спартаке»...

— Возможно, не хватило коммуникативности. Он не из тех, кто становятся своими в доску.

С Романом Василюком

— Вася Баранов — тот был в компании свой.

— Баранов вписался. А может, нашел своего тренера. Это важно не только в футболе — быть понятым. Когда я задумывал «Миг», затея была сырая, и вряд ли я ее сильно внятно Владимиру Бережкову сформулировал. А он сразу сказал: давай. И отдал мне под непонятно что последнюю полосу четвергового номера. Я до этого писал только свои веселые отчеты.

— Твои футбольные отчеты — отдельная тема. «Поднявшись на галерку, я коротал перерыв с коллегой, когда дернули за штанину. Ну наклонись же, звала мимикой одна из футбольных жен, и я опасливо приблизил ухо. Поцеловать вряд ли, а плюнуть может...» Помню до сих пор!

— Было дело.

— Золотое время! «Прессбол» тогда разметали с прилавков, до дыр зачитывали и болельщики, и спортсмены — с комментариями и здоровым смехом. А особенно темпераментные игроки могли и навалять…

— Со мной такого не было. Футболисты больше обижались на оценки за матч, которые у меня выходили на балл-полтора ниже, чем у других корреспондентов. А шутки в публикациях теперь, спустя годы, воспринимаются как часть того времени, когда мы были молодыми. Мол, помнишь, ты про меня написал…

— А есть такие, кто до сих пор смотрит хмуро?

— Ну, не без этого. У меня, кстати, никогда не было привычки заводить дружбу с игроками, про которых пишу. Многие придерживались другого мнения, по приходе на стадион с половиной команды здоровались-обнимались. А мне представлялось: если сближусь — как смогу объективно писать отчет?

— Через короткое знакомство приходит много полезных сведений.

— Ну, как-то обходился. Это же не комментаторство, когда надо 90 минут чем-то занимать эфир. Скорее, футбольная критика — равно как литературная, театральная. Мой взгляд, ощущения, восприятие.

— Ладно отчеты. Но и не со всеми героями «Мига — и судьбы» ты общался вживую.

— У каждой главы своя история написания.

— От чего зависели твои симпатии?

— Я интуитивен. Взять Ирину Роднину. Тогда, мальчишкой, я за нее, конечно, болел, но она не воспринималась близкой, как, скажем, Лена Водорезова или позже Катя Гордеева. Отношение к ней формировали газеты, какие-то короткие выступления — правильные, под фанфары. Такая «секретарь парткома». Или Третьяк — тоже большой чемпион, но не Мальцев или Харламов — знаменосец. Угадывалась в них готовность делать карьеру, где будут востребованы другие качества. И они обнаружились.

«Ее ценили как народное достояние. Их парой привычно закрывались показательные выступления, без чего подверженному догме многолетних привычек зрителю не хватило бы точки, заключительного аккорда. Точно так же в правительственных концертах завершительной тройкой ставили Кобзона, Ротару и Пугачеву — или это был не концерт. Но для любви требовалось иное. Любили Пахомову, Бобрина, Иру Моисееву. Роднина просто была своей, таким кусочком всепобеждающей Родины».

(Из главы «Слеза Родниной»)

— Как тебе российский тренд делать высокопатриотическое кино о спортсменах?

— Так себе. Байопики мало кому удаются, а у нас подавно — учитывая трафаретную, выглаженную подачу событий.

— Могу свидетельствовать, что в конце фильмов народ если не плачет, то аплодирует.

— Наверное, у меня дурной вкус.

— А есть фильм о спорте, который тебе понравился?

— «Тренер» Данилы Козловского.

— То есть кино без прототипов?

— Художественное.

— Если предложу назвать матч твоей жизни…

— С десяток таких, наверное, было — хоккейные с канадцами, золотой матч минского «Динамо» со «Спартаком», Суперкубок киевлян с «Баварией»…

Из тех, что вживую, — май 1988 года, олимпийская сборная СССР Анатолия Бышовца против брестского «Динамо». Тогда в Брест привезли под сотню лучших советских спортсменов — такое ритуальное посещение города-героя перед поездкой на Олимпиаду в Сеул. В заключение на второй день экспромтом организовали товарищеский матч.

— Историческое событие для города.

— Понятно, был аншлаг. Но стадион так ломился не раз — по восприятию болельщиков, не меньше весили отдельные матчи чемпионата. С тем же «Жальгирисом» или «Гурией» в 1976-м. Или в малофеевском 78-м с лидерами зоны — смоленской «Искрой» и воронежским «Факелом». Там было полсостава игроков с именами — Папаев, Перегонцев, Крестененко, Муханов... До Бреста эти команды, по-моему, вообще не проигрывали в сезоне.

Воронежцы брестчан просто раскатали, на целый тайм зажали в штрафной. А потом пружина распрямилась, Сытик убежал и забил гол, оказавшийся победным. Примерно то же и с «Искрой», там Сытик забил уже два.

А со сборной Бышовца играло уже другое поколение. Гости были мастеровитей, но на 23-й минуте…

— Коля Сытик?

— Нет, Гена Кудей. Что творилось на трибунах, не передать… Динамовцы поймали кураж, и ни Михайличенко, ни Добровольский, главные звезды той команды, так и не пробили Олега Сыроквашко, который провел лучший матч в жизни. Через несколько месяцев та сборная станет чемпионом Олимпиады, а Бышовец будет говорить, что команда не проиграла в сезоне ни одного матча.

Матч олимпийской сборной СССР и брестского «Динамо»

«Игроки »олимпийки« вышли вальяжно. Яблоко от яблони — Бышовец с Сальковым разве что по плечу брестских тренеров не похлопали. Игры вполноги должно было хватить: скорость решений, обращение с мячом не оставляли сомнений в разнице класса. На трибуне народ спорил на пиво: сколько накидают? Один сосед ставил на пять, другой считал, три и успокоятся...

…На 23-й минуте случилось чудо. Гена Кудей, 22-летний малыш в невиданных ярко-салатовых бутсах, получил мяч справа ближе к бровке, сместился в центр и метров с восемнадцати зарядил левой. О, эти салатовые бутсы! Где-нибудь в Грузии восторженный почитатель после такого мог предложить за них »Жигули«. Обувь досталась полузащитнику случайно: пришли на команду две пары — фирменных французских, но размером на Золушку. Хотели отдать старикам — не подошли, а меньше нога была только у Гены.

…Финальный свисток потонул в восторженном реве трибун. Кто-то из сборников рванул доказывать судье, но вовремя спохватился. Игорь Добровольский, которого я дождался из раздевалки, предпочел отшутиться: »Против нас играли переодетые бразильцы…«

(Из главы »Динамо« (Брест) — олимпийская сборная СССР»)

— Меня зацепили в книге истории венгерской футбольной сборной времен Пушкаша и чехословацкой хоккейной, ведомой Недомански. Какая из них, кстати, тебе ближе?

— Схожие истории. У венгров, наверное, объемнее. После событий 1956 года, которые наложились на мельбурнскую Олимпиаду, венгерская команда разделилась, часть спортсменов отказались возвращаться домой. Ференц Пушкаш потом играл за «Реал» и сборную Испании. А шестью годами раньше была история с бежавшим из Венгрии Ласло Кубалой, который, находясь в пересыльном лагере, создал команду из других футболистов-беженцев — венгров, чехов, хорватов... Они колесили по Европе на стареньком автобусе и кого только ни обыгрывали — «Эспаньол», сборную Мадрида, даже национальную сборную Испании. Венгерская федерация заблокировала признание той команды, но Кубалу прибрала «Барселона». На «Камп Ноу» ему памятник.

— Возвращаясь к делам местным. Похоже, Сытик в твоей жизни бьет Василюка?

— Обоих бьет Василий Курилов — считаю, самый талантливый брестский футболист. Победитель турнира УЕФА 1966 года — неофициального чемпионата Европы до 18 лет.

— Впечатляющий старт, но за минское «Динамо» он провел всего 27 матчей и поехал по периферии.

— Был мягковатый, не пробивной и в то же время — во вред себе упертый. Брестский характер, а может, глобальнее — белорусский.

Обиделся на Севидова, закусил удила... Параллель с Сашей Глебом, который не перетерпел в «Барселоне», не землю грыз, а начал предъявлять.

Василий Курилов (крайний слева)

«Сан Саныч Севидов ревностно относился к юниорским отлучкам и предлагал не ехать на турнир в Сан-Ремо: »Буду готовить тебя против Воронина«. Надо знать, кем был для страны торпедовский красавец Валерий Воронин, получивший признание футбольной Европы. У мальчишки разрывалось сердце. Пошел советоваться к опытному Погальникову, а тот охладил: против Воронина еще десять раз сыграешь. И Курилов поехал в Италию, привез приз лучшего полузащитника. А дома Севидов перестал ставить в состав.

Приятели по юношеской сборной играли в своих клубах в основе, а Васю продолжали мариновать, и он, надувшись, пошел к Севидову: »Не подхожу, так в Москве попробую...«

На другой день в восемь утра на динамовскую дачу в Стайки прямо к ступенькам подкатила зеленая »Победа«, и офицер с кобурой, спросив, кто Курилов, велел следовать за ним. Доставили в вэвэшную часть к курировавшему команду генералу, который был краток:

— Надо послужить.

— Рано же, товарищ генерал! — и правда, сентябрь на дворе, полтора месяца до призыва (а в уме: уеду в Москву, шиш достанете).

— Спецнабор, Вася...»

(Из главы «Василий Курилов. Левша»)

Севидову не нравилось, что молодого игрока таскали по сборным. Плюс Курилов был земляком Александра Прохорова, а тот, как известно, будучи совсем молодым игроком, увел жену у Леонарда Адамова, одного из лидеров минского «Динамо». Прохорова из команды поперли, а на дружка стали тоже смотреть косо. Незадавшаяся карьера Курилова в высшей лиге имела букет причин, не только футбольных. Но то, что он творил на закате карьеры в Бресте, его волшебную левую, пасы на сорок метров очевидцы не забудут никогда.

— Если брать титулы, то лучший из брестчан — однозначно похититель чужих жен Александр Прохоров, еще один герой твоей книги.

— Он пахарь, каких мало. С ростом 176 сантиметров два года признаваться лучшим вратарем Советского Союза — невероятно.

— Ты с ним встречался?

— Нет, только с мамой, а потом с супругой в Москве, когда он уже ушел из жизни. И с людьми, игравшими с ним в разные периоды карьеры.

«А может, их свел Ободзинский? В общежитии под часами, на углу Ленина, где жила молодежь, базировался массажист, и лечивший травму Адамов решил заскочить на процедуру. В гостиной, под которую отвели одну из пяти комнат, стоял проигрыватель со стопкой гибких пластинок из »Кругозора«. Подошел Александр: »Что вам поставить?« — »Да что-нибудь, мне все равно«. И он выбрал Ободзинского.

Людмила не могла знать, что новенький был меломаном, она вообще ничего не знала, кроме того, как он на нее смотрел, женщина это чувствует...»

(Из главы «Александр Прохоров. Запретная любовь»)

— Теперь о звездном часе Бреста, случившемся не так давно.

— Зайцев подарил городу сказку. Поначалу его приход восприняли с недоверием: народ не верит в волшебников на голубом вертолете. Но здесь сложилось.

Мне всегда интереснее не момент триумфа, а история восхождения. Помню первых четырех африканцев, на которых в Бресте смотрели, как на диво. По большому счету, из них заиграл Джоэль Фамейе. Остальные ничего особо не представляли, но были улыбчивы, доброжелательны и нравились народу. Отношения с болельщиками выстраивались клубом тщательно, их сразу поставили во главу угла. Люди приходили на стадион за час-полтора, их ждали рок-музыканты, шоумены, автограф-сессии. Выездные матчи в еврокубках транслировали на большом экране, который выставляли на площади, народу собиралось, как на стадион. Великолепная была туса.

Помню, как после первой победы в Кубке страны команду провезли по главным улицам в открытом автобусе с остановками в людных местах. Это было событием! И предчувствием чего-то большого впереди.

— В команде появлялись все более качественные игроки.

— Хорошо помню аргентинца Леандро Торреса — набожного, некомпанейского, преображавшегося на поле. Потом приехал Артем Милевский, и Торрес постепенно сошел на нет.

А Идрисса Куяте? Кто его видел, не забудет. Огромный, бизоноподобный, по паспорту 25, а выглядел на все 40. Когда он появлялся в штрафной, защитники не знали, что с этой машиной делать. Поиграл всего полсезона, не договорились, а впечатление оставил.

Нигериец Чиди, опорник. Все дивились, что игрок такого амплуа практически не падал, играл на чувстве позиции. Все чумазые, а он белоснежный.

Ну и приезд Марадоны!

— Он точно понимал, где находится?

— И да, и нет.

«Диего забылся в вип-ложе питерского стадиона, и выхваченное десятком камер лицо разделило мир на пересмешников и удрученных, где вторые перетекали в первых, чей круг оказался неизмеримо шире. Сарказм снисхождения — легкий способ сравнять великих с собой».

(Из главы «Диего Марадона. Тигры из сна»)

— На этом пути не так давно оказался Милевский. Слава богу, вернулся.

— Я переживал. Он из тех, кому нельзя без футбола. Прокоп приходит на ум — полузащитник золотой команды минского «Динамо» Александр Прокопенко. Это как выбросить на берег рыбу. В Бресте Миля тоже жил своей жизнью, но на поле пахал, отдавался игре.

Я писал о нем с симпатией, но опять же придерживаясь правила. Мы остались, по сути, незнакомы. Только в последний день, когда стали чемпионами, подарил ему три тома «Мига — и судьбы».

— А он?

— Что-то буркнул, и стало ясно, что ему не было совсем до фени, как о нем пишу. Писал, понятно, по-разному, а иронию мало кто принимает.

— Как думаешь, какова судьба тех томов?

— Кто его знает.

«Он умер, когда не стало движения, а с ним дурманящего запаха травы и кожи, восторга голов, рвущих шипов подката, когда не стало востребованности в футболе — а значит, не стало и смысла. Того, для которого он был рожден...»

(Из главы «Александр Прокопенко»)

— Из чемпионского поколения «Динамо»-1982 кто тебя в общении впечатлил?

— Интересным собеседником оказался Сергей Боровский — жаль, разговорил его, когда уже вышел третий том. Меня сейчас интересует другое, чем на этапе работы над «Мигом».

— Не штрихи биографий?

— И близко нет. Мне интересны болельщики, кузьмичи 70-х, кто шел на трибуну, как в мужской клуб. Их разговоры. Пустые бутылки, которые гремели, скатывались под деревянные еще лавки. Игроки тех лет, кто помнил бы запах травы — сегодня она другая, потертость пятнистого мяча, подкрашенного администратором, хэбэшные футболки, темневшие от пота...

«Мне довелось увидать его в двух последних его сезонах — уже склонного к полноте, отодвинутого в полузащиту, потерявшего скорость и изящество в работе с мячом. Когда-то преуспевавший в каскадах финтов, он пытался по-прежнему »фехтовать« правой, смешно работая на обманное движение каждым суставчиком. С безжалостных трибун уже неслось оскорбительное: »Балерина!«

Закончив играть, он был оставлен в команде администратором, но выдержал в этой должности всего год. Он не имел необходимых качеств немножко пройдохи, не умел ловчить, когда кому-то следует недодать, сделать задел… У него не бывало запаса, и когда перед традиционным товарищеским матчем с поляками прошел слушок, что после игры было бы неплохо обменяться с соперниками майками, уж больно заманчиво выглядела экипировка гостей, Кандулинский пришел в неописуемый ужас (в чем команда станет играть календарные матчи?!) и исхитрился добыть какую-то старую форму — боже, что это была за форма! Горловины на немыслимо линялых футболках свисали едва не до живота. Это был его позор, но позор из нужды — и игроки, поворчав, простили такую неловкость — потому что он был Кандула, когда-то здорово игравший и продолжающий любить футбол больше себя».

(Из главы «Александр Кандулинский»)

— Таких цепких на детали пойди найди. Для отыгравших нормальную карьеру это обыденность, на которую вряд ли обращали внимание.

— Мелочи помнят мало игравшие, не сделавшие карьеру в футболе. Кто рано закончил, не насытился игрой. Из них можно вытащить художественные детали.

— Для чего, не спрашиваю, все равно не скажешь.

— Что трепать зря. Получится, не получится… Новый для меня опыт.

— Спорт, так понимаю, там будет.

— В меру. Его из себя не вытравишь. Я знаю…