Очередному герою нашего проекта посчастливилось застать легендарных людей, стоявших у истоков белорусских шахмат. И ему же удалось не только продолжить, но и приумножить те славные традиции.
Альберт Капенгут — четырехкратный победитель студенческой Олимпиады (в те времена практически молодежного чемпионата мира — до 26 лет) в составе сборной СССР, один из самых перспективных юниоров страны шестидесятых. И вместе с тем несостоявшийся гроссмейстер — просто потому, что однажды оказался не в том месте и не в то время.
Впрочем, на другом месте — тренерском — он взял у судьбы убедительный реванш. Его лучший ученик Борис Гельфанд в девяностых входил в тройку лучших шахматистов планеты, а в десятых и вовсе оказался от короны на расстоянии одного Ананда — уже почти обыгранного.
По заветам Корчного. Борис Гельфанд: не хожу туда, где меня знают
Легендарные Михаил Таль и Анатолий Карпов также использовали опыт и знания белоруса Капенгута в подготовке к межзональным и финальным турнирам — и об этом мы тоже поговорим.
Но и замечательный талант рассказчика — это не главное достоинство Альберта Зиновьевича. Переехав в США, на седьмом десятке лет он с блеском закончил университетский курс, и об этом втором увлечении Капенгута можно сделать еще одно интервью.
Но мы ограничимся одним — шахматным. И не сомневаемся, что вы получите от него истинное удовольствие…
— В юности вам повезло иметь в учителях легендарного Исаака Болеславского — крупнейшего шахматного теоретика и многолетнего капитана сборной СССР.
— Его пригласил в Минск Николай Патоличев — тогдашний первый секретарь ЦК КПБ. Он очень любил шахматы, о чем есть свидетельство в дневниках писателя Ивана Шамякина («Николай Патоличев и Кондрат Крапива сели в кабинете играть в шахматы»).
Произошло же это знаменательное событие с подачи известного журналиста Якова Ефимовича Каменецкого. В свое время тот был ответственным секретарем газеты «Звязда», но погорел на руководителе Монголии Цеденбале.
В редакции негатив с портретом лидера братской страны перевернули, и в газете награда оказалась не с той стороны. Дело в том, что такой случай уже имел место, и монгольские товарищи пожаловались советским, а те строго проинструктировали редакторов центральных и республиканских изданий на этот счет.
Как говорится, никогда не было и вот опять. Каменецкий поплатился за головотяпство хорошей должностью, но главное дело своей жизни сделал — именно он надоумил Патоличева позвать Болеславского в Минск.
Исаак Ефремович тогда играл турнир претендентов, который, кстати, выиграл — вместе с Давидом Бронштейном. После смерти Болеславского тот женится на его дочке Татьяне и тоже переедет в столицу БССР.
Давид Бронштейн и Исаак Болеславский
В Минск Исаак Ефремович приедет в 1951-м. Патоличев выделит ему шикарную пятикомнатную квартиру в доме, где находится кинотеатр «Центральный».
Что тут говорить, к нам тогда приехал небожитель. Причем абсолютно земной, он не чурался участвовать даже в первенстве Минска, играя с перворазрядниками. Болеславский не любил председательствовать, сторонился официоза, но если он что-то изрекал, то это было последним и непререкаемым словом.
Он был тренером сборной СССР на протяжении 14 лет. Помогал Тиграну Петросяну, и когда тот в 1969 году проиграл финальный матч Борису Спасскому, то они разошлись.
Жизнь Исаака Ефремовича оборвалась довольно нелепым образом — всего-то в 57 лет. Болеславский подвернул ногу на проспекте — недалеко от дома, и его отвезли в лечкомиссию. Там не проверили надлежащим образом, а у него оказался тромб. И при транспортировке в квартиру этот тромб оторвался…
В то время очень хорош был Алексей Степанович Суэтин. Он стал гроссмейстером, еще живя в БССР. В 1968-м уехал в Москву, став тренером Петросяна по протекции Болеславского.
И я был очень удивлен, когда в середине восьмидесятых в нашем шахматном журнале написали, что Виктор Купрейчик — первый белорусский гроссмейстер.
На заседании редколлегии я сказал, что это не совсем так, на что Витя ответил: «Алик, этот вопрос согласован с ЦК». Не простили Суэтину отъезд в Москву, хотя после женитьбы он перевез в Минск Киру Зворыкину — великолепную шахматистку, которая в 1960-м проиграла матч на первенство мира Елизавете Быковой.
И Болеславский, и Суэтин, и Зворыкина входили в состав сборной БССР на Спартакиаде народов СССР-1963, где мы совершили спортивный подвиг, заняв третье место — после РСФСР и Москвы, опередив и ленинградцев со Спасским, Корчным и Таймановым, и украинцев со Штейном и Геллером.
На девичьей доске у нас играла еще и Тамара Головей. Последний тур, встреча со сборной Ленинграда. Мы побеждали, но у Тамары была отложенная партия. Алексей Павлович Сокольский, который был старшим тренером нашей команды, дал ей установку: «В любых обстоятельствах, даже если у тебя выигрышная позиция, форсируй ничью».
При доигрывании у нее абсолютно выигрышный эндшпиль — ферзь и две пешки против ферзя. И Тамара трижды повторяла позицию — только для того, чтобы выполнить требования Сокольского. Мы набрали на пол-очка меньше, чем могли бы, но это пример того, какой у нас тогда была дисциплина в команде.
И вот еще один случай. 1994 год, Всемирная шахматная Олимпиада в Москве, я — старший тренер команды. Андрюша Ковалев в критический момент проиграл партию и так разнервничался, что собрал вещи и уехал с турнира. Совершенно не подумав при этом о команде.
Но это так, к слову пришлось…
— В 1963 году Спартакиада совпадала по срокам со вступительными экзаменами в политехнический институт. Студентов тогда в армию не брали — и дилемма стояла серьезная.
— Этот вопрос я пошел решать к тогдашнему министру спорта республики Виктору Ильичу Ливенцеву. Он вызвал к себе директора шахматного клуба и сказал, чтобы тот прозондировал почву, а он сам займется этой проблемой.
Тогда в Союзе было очень мало шахматных мастеров до 20 лет. После войны — вообще только шестеро, включая будущих чемпионов мира Бориса Спасского и Михаила Таля. И заменить меня не было не только мастера, а даже кандидата в мастера.
Но директор решил перевыполнить программу — он перенес мои документы на вечернее отделение. А то, что меня после этого призвали в армию, его не интересовало.
Ливенцев понимал свою вину и пытался меня выручить, но в лоб такой вопрос не решается. Однако он хорошо знал облвоенкома, с которым вместе воевал. Как известно, Виктор Ильич был партизаном, Героем Советского Союза.
Он говорил, что Капенгута надо отправить на сборы и соревнования. А сам договаривался с министром высшего образования Михаилом Дорошевичем о том, чтобы после первых экзаменов перевести меня на дневное отделение.
Но в то время тренером команды Белорусского военного округа, которая в том же 1963-м стала чемпионом Вооруженных сил СССР, был Борис Гольденов.
Он настойчиво просил в штабе округа призвать меня. И когда я приходил в военкомат, то не знал, с какой стороны был последний звонок — с той или с этой.
Когда же Гольденов увидел, что призвать не получается, то написал анонимное письмо в союзный КГБ, что облвоенком занимается укрывательством Капенгута от армии. Письмо переслали в ЦК КПБ, и резолюция тогдашнего секретаря Кузьмина была категоричной — «Призвать!»
И меня призвали тогда, когда призыв был уже закрыт — в феврале. Направили на границу — в саперный батальон. А публика там была из Средней Азии и Закавказья и по-русски знала 5-6 слов, не считая мата.
В общем, вскоре с сотрясением мозга я попал в медсанбат. Диагноз, конечно, поставили другой — иначе пришлось бы возбуждать уголовное дело, а это никому в армии не было нужно.
Гольденов же побоялся взять меня на полуфинал командного чемпионата Вооруженных сил, и в результате прошлогодние чемпионы не смогли даже пробиться в финал. А я через спорткомитет поехал на первенство Прибалтики и БССР.
Там вместе со мной играл Александр Кобленц — тогда тренер сборной СССР и Миши Таля. И он предложил: «Так давай я напишу министру обороны Малиновскому, чтобы тебя перевели в Ригу».
Я согласился и меня перевели — в 1964 году. Чуть ли не в тот же день я пришел в шахматный клуб и поучаствовал в блиц-турнире, посвященном 7 ноября. Мы с Мишей Талем поделили в нем первое место. Нам дали сыграть матч из четырех партий, и неожиданно для всех я его выиграл.
Мы здорово подружились — с тех пор почти каждый день проводили дома у Таля. Когда я демобилизовался, то вернулся назад, в Минск.
Михаил Таль и Альберт Капенгут
— Знаю, что ваши злоключения начались на студенческой Олимпиаде в Швеции — в 1966 году, откуда вы вернулись с томиком «Доктора Живаго» Бориса Пастернака.
— Поступил, я, конечно, легкомысленно, но ведь мог привезти и Синявского с Даниэлем, которых арестовали годом раньше. Тогда все закончилось бы совсем плохо.
Книжку я провез через границу благополучно, но мои друзья, которым давал ее почитать в Минске, умудрились засветиться с ней у себя на работе, и меня, само собой, взяли за шкирку.
Когда в 1968-м был очередной чемпионат мира среди студентов и я снова попал в команду, то старший тренер сборной СССР сказал мне: «Тебя не пустят».
Но Ливенцев знал, что в 1967-м я поехал защищать честь республики на Спартакиаде народов вместо студенческой Олимпиады и предположил, что в Москве это запомнили и потому сейчас отказали.
И он распорядился подать документы повторно. Но когда и во второй раз ему отказали, он воспринял это как личное оскорбление и, воспользовавшись своими партизанскими связями, все-таки добился, чтобы мне дали разовое разрешение и пустили в Австрию на Олимпиаду. Но после этого больше не пускали.
— Карьеру Пастернак вам придушил.
— После того, как мне закрыли выезд, я попал на чемпионат Союза — состав его был очень сильным — и вошел там в десятку. На следующий год снова играл чемпионат Союза и затем по приказу Государственного комитета по спорту мне должны были дать турнир в капиталистической стране.
Выезжая на такой турнир, можно было компенсировать себе зарплату примерно за полгода. И потому конкуренция была очень жесткая, и все использовали свои связи, чтобы получить желанный выезд. Но так как у меня таких связей не имелось, то дали два турнира в соцстранах — в Польше и Венгрии.
Я выполнил там норму международного мастера, но мои документы на Конгресс ФИДЕ, где эти звания присваиваются, посланы не были. Могу только догадываться, по чьей инициативе. То ли КГБ, то ли Батуринского, возглавлявшего тогда Центральный шахматный клуб.
Через 15 лет после этого Анатолий Карпов пригласил меня помогать ему перед матчем на первенство мира. Он не платил денег, но мог помочь решить проблемы, и я задействовал его в решении старого вопроса.
Анатолий Евгеньевич поспособствовал — в исполкоме федерации шахмат все были «за», но «так как прошло столько лет, то просто неприлично подавать документы заново».
Альберт Капенгут, Анатолий Карпов и Рафаэль Ваганян
Вслед за международным мастером я бы стал и гроссмейстером, просто съездив на пару международных турниров. В 1964-м стал чемпионом страны среди юношей, и видный тренер Юрий Николаевич Сахаров написал, что Капенгут в настоящее время, безусловно, сильнейший юниор страны.
Многие, кто котировался ниже меня, давно стали гроссмейстерами. А мне потом, особенно в Штатах, этого звания очень не хватало.
Но это опять же, к слову…
После смерти Болеславского ситуация в республике стала для меня тяжелой — в 1976-78 годах я выиграл чемпионаты БССР, обгоняя Купрейчика, и по плану мне полагались турниры в соцстанах, но на них ездил исключительно Виктор. А у меня, кстати, счет личных поединков с ним — «плюс 6». Но это ничего не меняло.
В 1978-м играл в отборе к чемпионату СССР, отстал в нем на пол-очка от Каспарова и попал в первую лигу. Поехал туда, заболел и отыграл неудачно.
После этого мне позвонил Таль и предложил стать его секундантом в предстоящем претендентском цикле. Я понял, что лбом стену не прошибешь и решил, что заканчиваю карьеру игрока и начинаю тренерскую.
Мы начали работать, и спустя восемь месяцев — в сентябре 1979-го — Миша совершенно превосходно сыграл в межзональном турнире, применив четыре моих новинки. Таль стал третьим шахматистом в мире, который набрал больше 2700 очков — после Фишера и Карпова.
Но после этого он как человек богемный совершенно сошел с катушек. Ничего не делал для того, чтобы готовиться дальше, и в результате проиграл с разгромным счетом матч Льву Полугаевскому в 1980 году, после чего мы с ним расстались.
— Зато работать с Талем было интересно. В интервью вы рассказывали, что, готовясь к Полугаевскому, вы проводили сбор в Новогорске, где поселились в гостиничном номере вскоре после отъезда из него Арвидаса Сабониса.
— Да, был такой эпизод. Нас поместили на этой базе, которая служила домом для хоккеистов и футболистов и тогда еще не являлась олимпийской.
Номер люкс был только один, в котором попеременно жили то Тихонов, то Бесков. А в нашем обычном — да, стояла удлиненная кровать, на которой я спал, а в углу валялись рваные кроссовки Сабониса. Правда, я их тут же выкинул. Хотя и зря, как потом понял — на них можно было неплохо заработать:)
Но Талю сидеть на сборе было скучно, и он поехал в Москву. В первый день вернулся на такси, но это было накладно и тяжело, и он решил переложить эти проблемы на меня.
Михаил Таль
И я двумя автобусами с пересадками добирался в Москву, чтобы мы могли с ним позаниматься. А там была история еще та. У редактора шахматного еженедельника журнала «64» Александра Рошаля имелся друг — директор универмага «Минск».
Была такая закрытая гостиница московского горкома — «Краснопресненская». Без вывески. И этот директор арендовал там для Таля номер люкс — -с одним, правда, условием.
В дневное время директор шел в ресторан с очередной продавщицей из «Минска», после чего поднимался с ней в номер на часок-другой — передохнуть.
А в остальное время номер был в нашем распоряжении, и я подъезжал туда в заранее оговоренный срок — часика в три.
Миша же жил у какой-то своей очередной любовницы, так что его это расписание тоже вполне устраивало.
— Таль, кажется, говорил вам, что он не бабник, он — алкоголик.
— Да, я как-то сыронизировал в его сторону, насмотревшись на всех Мишиных девушек. На что он это и выдал, глядя на меня абсолютно честными глазами.
— Он много выпивал?
— Когда был межзональный турнир в Риге, то первые четыре партии Таль должен был играть с советскими участниками. Во втором туре черными он блестяще реализовал мою новинку и выиграл у Полугаевского, которому обычно проигрывал.
Вслед за этим добился успеха еще в двух партиях. 4 из 4! Очевидно, он уже попадал в турнир претендентов. Миша жил в 10 минутах ходьбы от театра Райниса, где проходил турнир, но ему специальным решением оргкомитета выделили люкс в лучшей рижской гостинице «Интурист».
После столь блестящего начала Миша заказал бутылку водки для себя и бутылку вина для его жены и меня. Это он объявил «подготовкой к мастеру». Так он называл своего следующего соперника — Слима Буазиза из Туниса.
На следующей день Миша в лучшей позиции зевнул пешку, и обрадованный тунисец согласился на ничью, хотя на его месте любой нормальный человек играл бы на выигрыш.
И вот таких «подготовок к мастеру» за время турнира было 4-5.
В Риге такой темп он еще выдерживал, а вот потом пошел вразнос. Посчитал, что уже играет матч с Карповым за звание чемпиона мира.
Анатолий Карпов
— Вам удалось поработать и с Анатолием Евгеньевичем, но, подозреваю, он был человеком несколько иного склада.
— Абсолютно иного. Первоначально в Союзе тогда было два блестящих теоретика — Болеславский и Геллер. Геллер все держал при себе.
Как-то на чемпионате Союза я проиграл Ефиму Петровичу партию, и, когда спустился со сцены, Болеславский сказал: «Надеюсь, вы понимаете, что Геллер ни одного хода за доской не придумал — все это было разработано у него дома».
Болеславский же являлся полной его противоположностью. Он сам был блестящим шахматистом, рано перестал играть из-за проблем со здоровьем, но из своих открытий никогда не делал тайны и широко делился ими в шахматной периодике. Как теоретик шахмат был непревзойденной вершиной.
В 1972 году, когда Спасский готовился к матчу с Фишером, Геллер посоветовал ему пригласить на сбор Болеславского. Эрудиция последнего настолько понравилась Спасскому, что тот настоял на том, чтобы Исаак Ефремович поехал с ним в Рейкьявик — не в составе уже сформированной делегации, а с туристической группой.
Когда Спасский начал проигрывать матч, то ему было уже не до этикета, и Болеславский дневал и ночевал на его вилле. Американец тогда бегал из дебюта в дебют, и только эрудиция Болеславского помогала Борису хоть как-то держаться.
А потом, когда Карпов должен был играть матч с Фишером — в 1975-м, то его тренер Семен Фурман тоже договорился, чтобы Болеславского пригласили на сбор. И когда тот умер, то Фурман обратился ко мне с просьбой продолжить его работу.
Я сказал, что не настолько эрудирован, но сделаю все, что смогу. Написал довольно хороший труд, и, как только его сдал, мне сразу же заказали второй, но это была заочная работа.
В 1980 году вышло закрытое постановление ЦК об увеличении выпуска шахматной литературы. В московском издательстве «Физкультура и спорт» мне предложили сделать книгу по защите Модерн Бенони. Но я подумал, что в Минске выпускать такую же монографию будет проще — всегда можно что-то поправить или добавить.
Отказался — и зря. Потому что заведующий спортивной редакции издательства «Беларусь» не сильно меня жаловал — по разным причинам. И книжку исключили из плана.
Пришлось побороться, в плане ее восстановили, но все равно искали любую возможность, чтобы прикрыть книгу. И меня попросили, чтобы я представил рецензии на этот труд.
Одну написал мой друг Лева Псахис — он тогда стал двукратным чемпионом СССР. Я, конечно, послал ему готовую болванку для ускорения процесса, и он просто ее подписал. Вторую рецензию хотел подписать у Гарри Каспарова, который не раз бывал у меня дома. У нас всегда были прекрасные отношения.
Гарри Каспаров
Я написал его тренеру, своему приятелю, и тот неожиданно ответил, что у Гарика нет времени этим заниматься.
— Неловкий момент.
— Ничего не оставалось, как обратиться к Игорю Зайцеву, тренировавшему Карпова. Он согласился. Правда, не захотел, как Псахис, попросил прислать ему рукопись и обстоятельно поработал с ней. Написал хорошую рецензию, и книгу выпустили.
Через пару лет, когда встал вопрос о предстоящем матче Карпов — Каспаров, Игорь обратился ко мне и попросил, чтобы я помог Толе подготовиться в этом дебюте, потому что Каспаров часто его использовал.
И в 1984-85 годах я работал с Карповым. Видимо, успешно, раз Зайцев, который всегда тяготился ролью главы тренерского штаба, предложил, понятно, с ведома Карпова, стать мозговым центром команды — чтобы вся информация стекалась ко мне.
Я этому удивился, потому как в целом с большей симпатией относился к Каспарову. Поставил вопрос об условиях. Выяснилось, что их мне никто предлагать не собирается, и я отказался от этой работы.
Мы, кстати, могли начать работать с ним намного раньше — в 1975 году мне предлагали переехать в Ленинград и стать там государственным тренером. Давали квартиру. Такое же предложение было из Ташкента.
А когда я был секундантом Таля, то в Риге предлагали квартиру писателя Вилиса Лациса. Но я выбрал Минск. Если бы кто-то это оценил, ведь именно в родной республике мне столько палок ставили в колеса…
Но вернемся к Карпову и особенностям его характера. Помню, на сборе в Прибалтике мы однажды поплыли с ним по озеру на лодке. Я в одну сторону, а он обратно. Так вот, Толя считал мои гребки. Объяснялось это просто — он привык калькулировать нагрузку, а не получать удовольствие.
Еще пример — сбор в Новогорске, Карпов поехал в Москву играть в теннис. Договорились, что после тенниса встречаемся у него. «Ну, около семи я тогда у тебя. — Да, жду тебя в 18:45». Педант еще тот.
Потом мы работаем с ним в другой день, и я вижу, что чувствует он себя не очень. «Толя, может прервемся? — Нет, я эту тему должен сегодня закончить». И когда мы закончили тему, он, уже едва дышавший, подсказал, где найти термометр. Так вот — температура у него была под 40!
— Таль точно не стал бы так заморачиваться.
— Да я думаю, что никто бы не стал — во всяком случае из тех гроссмейстеров, которых я знаю. Это ж какой силой воли надо обладать, чтобы заниматься на гребне мировой теории, а через пять минут лежать уже почти без сознания.
— Не человек, а машина.
— Не всегда. Карпов был заядлым филателистом, у которого имелась просто блестящая коллекция марок — сейчас ее стоимость составляет около 20 миллионов долларов. Я немного в этом разбирался, но точно не был тем человеком, которому он обязан был показать все свои лучшие марки. Но Толя, тем не менее, как-то это сделал — после нашей очередной тренировки.
Он тогда развелся с первой женой, еще не женился на второй, и я подумал: в каком же глубоком состоянии одиночества надо быть, чтобы вот так открыть самое дорогое человеку, с которым ты не встречался годами.
— Так полагаю, что больше всего вам нравилось работать с Борисом Гельфандом.
— Безусловно, это и работа, и взаимоотношения совсем другого уровня. Мой друг Эдик Зелькинд, с которым мы дружили с детского возраста, уезжал в Израиль — в 1979 году. Под Олимпиаду было принято решение выпускать евреев, и Эдик воспользовался этим, оказавшись в итоге в Штатах.
А у него в Минске оставалась перспективная группа — кроме Бори Гельфанда, там были братья Атласы и Эллочка Хоровец. «Я понимаю, что всех взять ты не в состоянии, но возьми хотя бы Гельфанда». И я ему пообещал, что после того, как закончу работать с Талем, начну заниматься с Борей.
И действительно, начиная с осени 1980 года, Боря приходил ко мне четыре раза в неделю на три-четыре часа, а потом и на больше. Меня тогда поразили его невероятное трудолюбие и фанатичная любовь к шахматам.
Если я давал задание, то оно всегда выполнялось с гаком, и его надо было оттягивать от шахмат. Иногда следовало прервать занятие, чтобы съесть обед вместе с Борей и продолжить.
Альберт Капенгут и Борис Гельфанд
Постепенно, когда он начал попадать в мировую элиту, то, конечно, роли поменялись. В частности, в 1990 году — после того, как мы вместе побывали на международном турнире в Маниле.
Боря его с блеском выиграл, поделив с Василием Иванчуком первое-второе места. По итогам года у него был третий рейтинг в мире после Каспарова и Карпова.
В 1991-м состоялся четвертьфинальный матч с Николичем. Боря уверенно побеждал. Матч был из восьми партий, Боря одну выиграл, остальные закончились вничью. А последнюю партию он вдруг проиграл. Ажиотаж поднялся такой, что дяде Николича стало плохо, и его не удалось спасти.
Боря был абсолютно разобран, а у нас имелся день перерыва перед дополнительной партией, и я волевым решением настоял на том, что надо сыграть тренировочный матч. Заставил его собраться.
Я применил дебютную новинку, имитировал цейтнот, отклонял предложение ничьей, в общем, мы провели идеальный тренаж. К концу партии он был полностью собран и на следующий день выиграл.
К полуфинальному матчу с Шортом в Брюсселе Борис подготовился превосходно. И первую партию — черными — выиграл. Казалось бы, все, но в этот момент произошел путч в Москве.
Боря был весь в шахматах, но меня это взволновало — я слишком многое видел в жизни, но тогда просто не понимал, на каком свете мы теперь находимся.
Никто не предполагал, что этот путч будет опереточным. Нам тут же предложили политическое убежище в Бельгии, и начали обсуждаться варианты.
Короче, я недосмотрел, и Боря в итоге проиграл этот матч англичанину. Тот в конечном счете и сыграл матч с Каспаровым за звание чемпиона мира — правда, уже вне рамок ФИДЕ, которую Каспаров успел развалить.
Как раз тогда Боря мог добраться до Каспарова, но в то время он все равно проиграл бы, потому как Гарри был на голову выше всех.
Каспаров вообще был самым сильным игроком в истории шахмат. В первую очередь имею в виду его перевес над остальными. В девяностые годы Гарри имел просто огромное преимущество перед своим окружением.
Безусловно, Фишер в свое время очень многое сделал, но это было несколько лет. А Каспаров доминировал лет 15.
Можно говорить про Магнуса Карлсена, но тут совсем другие шахматы, которые, увы, слишком далеки от меня. Колоссальное влияние компьютера — с точки зрения подготовки и мышления.
Но все равно норвежец велик — думаю, он ближе всех стоит к гению Каспарова.
— В 2012-м Гельфанд играл матч за звание чемпиона мира с индийцем Анандом.
— Боря был на волосок от победы, выиграл седьмую партию, а в восьмой хотел добивать Ананда. Я потом доказывал в анализе для лучшего голландского шахматного журнала, что у него была возможность получить нормальную позицию черными. А он ее упустил (с чем сам Боря потом и согласился). И в довершение всего сделал ход и попал ферзем в ловушку, которую видело ползала. Это было чудовищно…
Борис Гельфанд
Но это еще полдела — матч закончился вничью. В этих дополнительных партиях у него было значительно больше шансов выиграть, чем у Ананда, но, в конце концов, он проиграл.
Было обидно, вся его команда ходила в расстроенных чувствах. А Боря всех успокаивал, что опять же, согласитесь, многое говорит о его характере.
— Еще одним вашим учеником был Илья Смирин.
— Я с ним работал четыре года. Приятный, очень толковый молодой человек, который любил попадать во всякие интересные ситуации.
1988 год. 55-й чемпионат СССР собрал сильнейший за пару десятилетий состав. Достаточно сказать, что чемпионами стали Карпов и Каспаров, а главным судьей был сам Ботвинник. 20-летний Илья впервые играл с корифеями.
Приехав в Москву в легкомысленной рубашке и в таких же брюках, он оставил чемодан в камере хранения Белорусского вокзала и отправился в ЦШК узнавать о гостинице (как будто трудно было позвонить из Минска!).
Устроившись в Хаммеровском центре, Смирин поехал на вокзал за вещами и сообразил, что код помнит, а ячейку нет! Ему объяснили, что невостребованные камеры вскрываются через 10 дней, но разрешили проверять свой шифр.
Каждый вечер после тура мы ездили туда, как на работу, но зарабатывали лишь мозоли на пальцах.
Тем временем Илья стал главным хитом чемпионата, выделяясь из общей массы своим ярко выраженным молодежным стилем. И лишь через 10 дней он, наконец, смог переодеться.
Борис Гельфанд, Альберт Капенгут и Илья Смирин
— Кого бы вы включили в символическую сборную белорусских шахматистов всех времен?
— Первая доска, конечно, Боря. На второй Болеславский, на третьей Смирин. Все-таки в свое время он был тринадцатым шахматистом мира. Дальше Суэтин.
Потом Витя Купрейчик, который, надо признать, очень сильно играл в восьмидесятых. Он рванул с минского чемпионата СССР 1979 года, поделив в нем 5-7-е места.
А через два года на аналогичном турнире в Вильнюсе стартанул так, что все были уверены, что чемпион уже известен — Витя выиграл первые пять партий. Потом, правда, очень резко сбавил темп и оказался далеко от призов.
На шестую доску будет широкий выбор: Андрей Ковалев, Слава Дыдышко и два Алексея — Федоров и Александров, не считая молодых, заигравших, а то и родившихся после моего отъезда.
И все-таки из уважения к одиннадцати титулам чемпиона республики и первому месту на своей доске на Всемирной Олимпиаде в 1994 году в Москве я бы поставил Дыдышко.
И эта суперкоманда, которую, к моему большому сожалению, собрать уже невозможно, поверьте, была бы грозной силой практически на любой шахматной Олимпиаде.
— Вы уехали в Штаты в 2000-м.
— А спустя 13 лет ФИДЕ ввела меня в свой Зал славы. Но все равно в Америке мне очень не хватало гроссмейстерского звания. Тут титулы имеют значение.
Хотя по идее я здесь неплохо играл — после 20-летнего перерыва занял второе место в чемпионате США среди сеньоров. Победитель Ларри Кауфман после этого выиграл и чемпионат мира.
Это все было в 2008-м. В том же году я закончил университет, выбрав в качестве специализации историю искусств, которой интересовался еще с юности.
Получается, только в Штатах на седьмом десятке смог реализовать свою мечту. Причем сделал это на английском языке. Экзамены сдал на пятерки, только одна четверка с плюсом — это если переводить на советские оценки.
И думаю, что это не так уж и плохо…
Анатолий Гантварг: чемпион мира по женщинам
Между Зоей и Леной. Михаил Кац: женщину обмануть легко, а попробуйте ребенка
Фото: РИА Новости, «Чемпионат», AP, chesspro.ru, Amruta Mokal, личный архив Альберта Капенгута.
Поделиться:
2
0
1
